Александр Щелоков - Переворот [сборник]
Локтев хотел перехватить руку Махкама, державшую шприц, но пехлеван зло оттолкнул его ногой, пнув в бок.
— Сиди, — сказал Махкам. — Не будешь рыпаться, может, простят.
Он присел на корточки, расстелил на полу газету, отвинтил головку шприца и стал поршнем выталкивать содержимое на бумагу. Сначала на нее шмякнулся янтарный сгусток тавота, затем наружу пополз серый плотный стержень, завернутый в полиэтиленовую пленку. Махкам подхватил его и вынул. Внимательно разглядел. Приложил правую руку к груди, а на открытой левой ладони с полупоклоном протянул афганцу.
— Алим, амер, — сказал он, передавая стержень. И перевел Локтеву: — Опиум это, Витя.
— Будете бить? — спросил Локтев. Он уже понял, в какую переделку попал, и догадывался, что сопротивляться в этом хлеву ему не дадут. Махкам перевел вопрос афганцу. Тот помолчал, поджав губы. Подумал, полузакрыв глаза. Потом поглядел на Локтева и смачно сплюнул прямо на пол. Сказал несколько слов, обращаясь к Махкаму. И снова сплюнул.
— Он говорит, — перевел Махкам, — какая честь тебя бить, если у тебя барабан на боку.
Локтев облизал губы быстрым движением языка, будто плеснул змеиным жалом.
— Какой барабан? — спросил он непонимающе.
— Э-э! — сказал Махкам и широко оскалился. — Это Европа барабанщиков уважает. Джаз-маз. А здесь, кто барабанит — последний человек. Его ударить стыдно — руку испачкаешь. Понял?
— Понял, — сказал Локтев. — Значит, зарежут.
— Это ты угадал, Витя, — сказал Махкам и засмеялся ехидно.
— Чего уж тут не угадать, — мрачно заметил Локтев. — Вон у него морда какая. Бандит твой амер. Сразу видно.
— Э, Локоть, замолчи! — Махкам даже замахнулся. — Знаешь, как у нас говорят? Хочешь нажить беду, дружи с дураком. Зачем я с тобой связался? Ты что здесь говоришь? Если он поймет, нам обоим крышка. Они непослушных не любят. Ты давай, не крути задом — не гулящая баба. Пойми, дурак, выбора у тебя нет: спереди обрыв, сзади — тигр. А ты ему зубы скалишь.
Локтев рукавом вытер вспотевшее лицо, кряхтя, поднялся с пола. Мирза Джалуд Хан, сидевший молча с лицом, не выражавшим эмоций, подал голос:
— Долго вы будете болтать? — спросил он Махкама. Тот приложил руку к груди и поклонился.
— Барабанщик, уважаемый амер, и есть барабанщик. Слеп на один глаз, ко всему второй рукой прикрывает.
— Объясни ему все. Не поймет тебя, Паланг ему втолкует, — амер кивнул в сторону пеклевана. Тот мотнул головой в знак согласия.
Амер поднялся и неторопливо вышел из комнаты. Вслед за ним удалился и пехлеван.
— Амер Мирза Джалад Хан оставил тебя мне на поруки, — сказал Махкам. — Он надеется, что ты поймешь и будешь вести себя правильно. Сейчас еду принесут. Амер нас угощает.
— В чем я должен вести себя правильно? — спросил Локтев, злясь. Гроза, как он понял, миновала, и обычное упрямство возвращалось к нему.
— Ты не знаешь, да? — в свою очередь, вспылил Махкам. — Скажи, ты от меня сколько получал в месяц? Двести? Да, Витя, ты получал двести. Чистыми. Без вычетов. И сколько времени ты их получал? Да, Витя, целый год. Ни за что получал. Одно условие тебе ставили: быть всюду примером. Ударником коммунистического труда. Не нарушать дисциплину. Не возить контрабанду. Ходить в народную дружину. Было такое условие, Локоть? Было. Кто тебе платил?
— Ты платил. Ну и что? Я думал, глаза мне замыливаешь, чтобы я на твой штучки не обращал внимания.
— Ах, какой умный! Мои штучки! Ты их видел? А потом, как ты думаешь, я тебе свои деньги отдавал? Не прикидывал? Считал, что Махкам шахиншах? У него золота куры не клюют? Деньги в сундуках? Так считал? Нет, Витя, не я тебе платил. Хорошие люди на тебя свои гроши тратили. Амер Мирза Джалад Хан. Его друзья. И ты брал, ни разу не отказался. Значит, обязывался соблюдать условия. Быть ударником. Не возить контрабанду. Потом все взял и нарушил. Теперь ты у них в долгу. Верно? У кого ты опиум зацепил? Кому передать хотел?
Локтев потер загорелую лысину, покрытую блестками пота.
— Ты-то, Махкамка, чего волнуешься? Будто тебе больше всех надо. Вот вернусь из рейса, возьму свои гроши и рвану в другие края. Хрен меня отыщут на Руси великой. Ты меня не видел, я — тебя. Все шито-крыто.
Вошел мальчик с блюдом плова. Они замолчали. Мальчик поставил блюдо на ковер, поклонился и вышел.
— Не бери на себя грех, Витя, — сказал Махкам вразум-ляюще, когда дверь прикрылась. — Они отыщут даже под землей.
Он по-хозяйски присел к блюду, жестом показал Локтеву место рядом с собой.
— Садись, Витя. Мужское дело требует хорошей пищи. Сытый умнее голодного. Аты сейчас голодный. Потому думаешь глупо. Еще глупее поступаешь] Маленький был — сам ходил. Вырос — норовишь, чтобы тебя другие везли. Какой ты хитрый! Только ты их здесь плохо знаешь. А они знают и меня и тебя. Над этим ты думал? Польется на тебя кипяток, меня обожжет тоже. Поэтому, дядя Витя, я тебя сам зарежу. Этой вот рукой. Чик — и все!
Махкам потряс пальцами над блюдом, потом опустил их на плов, сложенный островерхой горкой, зацепил добрую порцию риса и отправил ее прямо в рот.
— Не я тебя убью, другие найдутся. Как говорят, корова одна, мясников — много. И никто по тебе плакать не будет. Смерть осла — праздник волкам. Давай ешь!
Локтев не обратил внимания на его приглашение и д)ви-нулся к выходу.
— Ты что? — остановил его Махкам окликом. — Садись, ешь!
— Ну вас всех! И плов ваш и все вы сами говно!
— Жить надоело? — спросил Махкам, и голос его звучал зловеще. — Увидят, что от угощения отказался, обида будет. Далеко не уйдешь.
— Зараза! — рявкнул Локтев, но все же присел к блюду. — Ладно, Махкам, кончай трепаться. Что я должен сделать для них?
— Я ждал, когда спросишь. Значит, все правильно понял. И не бойся, Витя. Ничего особенного делать не заставят. Ты водила, твое дело грузы возить. И соблюдать дисциплину. Не тащить контрабанды. Им честный труженик нужен. Все остальное я тебе дома, в Кашкарчах скажу. Ты все выполнишь и снова деньги получишь. Им помогать надо. У них, Витя, священная война. Джихад меча называется. Не слыхал? Вот и зря. Тёперь запомни слово. И заруби на носу — не ты один рискуешь. Они больше тебя. От смерти нет лекарства и молитвы. Вот почему тебе с ними лучше ладить. Не думай, что ты самый ловкий и смелый. Они тоже такие. Потому не кроши свой хлеб в чужой суп. Они не хуже тебя из блох сало топить умеют. У них — джихад меча!
— Кончай ты со своим джихадом. Он меня не касается.
— Касается, Локоть. Не будь дураком. Иначе амер объявит тебе самому джихад руки. Так они называют кару отступникам. И твоя башка покатится в кювет.
— Что же делать?
— Подчинись им. Объяви свой джихад. Личный. Джихад сердца. Чтобы вести войну со своими дурными привычками.
— А ты их считал, мои дурные привычки?
— Зачем считать? Ты победи хотя бы свою жадность, и джихад сердца для тебя будет оправдан…
— Черт с вами, — сказал Локтев в сердцах. — Только прибавляйте плату!
19… Август. Москва
Капитан милиции Андрей Суриков вернулся из отпуска.
Месяц, беззаботно и весело проведенный в деревне Поповка Чеховского района Московской области, в стороне от железной дороги и магазинов государственной торговли, пролетел как один день — солнечный, ясный, полный деревенского свежего воздуха, вкусной воды и простора полей. Может быть, именно поэтому Суриков, едва войдя в кабинет, застопорился на пороге, увидев убожество, на которое раньше не обращал внимания. Само название «кабинет», почерпнутое из лексикона высокого стиля, никак не подходило к закутку, где все свободное пространство занимали два стола, два сейфа и один общий на двоих шкаф для бумаг. Здесь пахло табачным дымом, хотя оба обитателя комнаты уже год не курили. И все же дух холодного застарелого никотина густо пропитал воздух, занавески на окнах, бумаги, лежавшие на столе и в сейфе. От всего этого Суриков отвык, и знакомая обстановка рабочего места показалась ему унылой и убогой.
Бросаясь в будни, как в холодную воду, Суриков проник в узкую щель между сейфом и столом, сел на стул, размышляя, как удобнее поменять лист грязно-зеленой бумаги, покрывавший столешницу, но поменять так, чтобы не поднять тучу пыли. В это время дверь открылась и в комнату протиснулся напарник Сурикова капитан Ермолаев. Крепко сбитый, с могучей бычьей шеей, почти квадратный, он перекрыл своей фигурой дверной проем сверху донизу. Не подходя к столу, бросил на него пластиковую папку с застежкой молнией и сказал, будто подал команду:
— Суриков, к шефу! Быстро!
— Ты даешь, Виталик, — откликнулся Суриков удивленно. — Ни привета, ни дружеских рукопожатий. Что, теперь у нас так принято? А может, тебя повысили или меня сняли?
— Разве мы не виделись? — спросил Ермолаев с видом человека, который свалился со стула. — Ты это серьезно? Тогда извини, я замотался. На мне висит ограбление инкассатора. Сам понимаешь. Ладно, здравствуй.
